Цитата:
1. «Безусловно, тщеславие, мой самый любимый из грехов». Мальчику надо было Библию читать, перед тем как орать о нежелании стареть. А читать ее заставляли. И не только читать, а зубрить. В приличных семьях. Он был из «приличной семьи», если я не ошибаюсь. Плохо заставляли или плохо учился? Вот в чем вопрос.
Как у вас все просто! Скоро начну завидовать...
...конечно, заставляли. Зубрить. От сих до сих под угрозой телесного наказания. А вот думать и сомневаться - не заставляли. Даже наоборот. Опять-таки, под угрозой телесного наказания. А, как известно из примера Гедлиберга, вера, выращенная в тепличных условиях - нестойка.
Цитата:
2. «Прелестный мальчик… Забыла чем он занимается, боюсь, что ничем…» По-моему, он был не настолько молод, чтобы не искать себя – просто бездельничал. От большого ли ума?
Крисмэйдж, о чем вы говорите? В тогдашнем высшем свете никто ничем не занимался. И ум здесь абсолютно ни при чем. Традиция предписывала юношам либо идти в военные, либо заниматься политикой. А если нет склонности и способностей ни к тому, ни к другому? Писать бездарные стихи в альбомы? Играть двумя пальцами на рояле? Ну так он примерно тем и занимался.
(К тому же, не забывайте, что в начале романа Грею чуть больше двадцати. То есть он даже не достиг совершеннолетия.)
Цитата:
3. «До сих пор так волновала его только музыка. Да музыка не раз будила в его душе волнение, но волнение смутное, бездумное…А тут прозвучали слова!» Надо же! Как дитя реагировал на звуки, не понимая значения, а в юношеском возрасте выяснил, для чего людям язык дан! Это уже заторможенное развитие… Пожалуй, действительно, не его вина получается… Не его вина, что он все-таки глуп.
Крисмэйдж, вы передергиваете. Вот полная цитата:
Цитата:
А между тем, -- своим низким, певучим голосом продолжал лорд Генри с характерными для него плавными жестами, памятными всем, кто знавал его еще в Итоне, -- мне думается, что, если бы каждый человек мог жить полной жизнью, давая волю каждому чувству и выражение каждой мысли, осуществляя каждую свою мечту, -- мир ощутил бы вновь такой мощный порыв к радости, что забыты были бы все болезни средневековья, и мы вернулись бы к идеалам эллинизма, а может быть, и к чему-либо еще более ценному и прекрасному. Но и самый смелый из нас боится самого себя. Самоотречение, этот трагический пережиток тех диких времен, когда люди себя калечили, омрачает нам жизнь. И мы расплачиваемся за это самоограничение. Всякое желание, которое мы стараемся подавить, бродит в нашей душе и отравляет нас. А согрешив, человек избавляется от влечения к греху, ибо осуществление -- это путь к очищению. После этого остаются лишь воспоминания о наслаждении или сладострастие раскаяния. Единственный способ отделаться от искушения -- уступить ему. А если вздумаешь бороться с ним, душу будет томить влечение к запретному, и тебя измучают желания, которые чудовищный закон, тобой же созданный, признал порочными и преступными. Кто-то сказал, что величайшие события в мире -- это те, которые происходят в мозгу у человека. А я скажу, что и величайшие грехи мира рождаются в мозгу, и только в мозгу. Да ведь и в вас, мистер Грей, даже в пору светлого отрочества и розовой юности, уже бродили страсти, пугавшие вас, мысли, которые вас приводили в ужас. Вы знали мечты и сновидения, при одном
воспоминании о которых вы краснеете от стыда...
-- Постойте, постойте! -- пробормотал, запинаясь, Дориан Грей.-- Вы смутили меня, я не знаю, что сказать... С вами можно бы поспорить, но я сейчас не нахожу слов... Не говорите больше ничего! Дайте мне подумать... Впрочем, лучше не думать об этом!
Минут десять Дориан стоял неподвижно, с полуоткрытым ртом и странным блеском в глазах. Он смутно сознавал, что в нем просыпаются какие-то совсем новые мысли и чувства. Ему казалось, что они пришли не извне, а поднимались из глубины его существа.
Да, он чувствовал, что несколько слов, сказанных этим другом Бэзила, сказанных, вероятно, просто так, между прочим, и намеренно парадоксальных, затронули в нем какую-то тайную струну, которой до сих пор не касался никто, и сейчас она трепетала, вибрировала порывистыми толчками.
До сих пор так волновала его только музыка. Да, музыка не раз будила в его душе волнение, но волнение смутное, бездумное. Она ведь творит в душе не новый мир, а скорее -- новый хаос. А тут прозвучали слова. Простые слова -- но как они страшны! От них никуда не уйдешь. Как они ясны, неотразимо сильны и жестоки! И вместе с тем -- какое в них таится коварное очарование! Они, казалось, придавали зримую и осязаемую форму неопределенным мечтам, и в них
была своя музыка, сладостнее звуков лютни и виолы. Только слова! Но есть ли что-либо весомее слов?
Да, в ранней юности он, Дориан, не понимал некоторых вещей. Сейчас он понял все. Жизнь вдруг засверкала перед ним жаркими красками. Ему казалось,
что он шагает среди бушующего пламени. И как он до сих пор не чувствовал этого?
Что бы вы ответили на слова лорда Генри? «Все это замечательно, но ты только посмотри какое сегодня небо! Давай пргуляемся, насладимся природой, вместо того, чтобы сидеть тут и ругать все подряд.»? Боюсь, что это не слишком убедительное возражение.
