А в это время Питер, широко раскрыв глаза, слушал взволнованный рассказ сестренки. Он бы принял все за детскую фантазию или шутку, ведь в возрасте Люси он сам любил забираться куда-нибудь и представлять, что он не под кроватью, а в пещере, в углу не мамин фикус, а пальма, что кругом огромный и полный чудес лес и что он видит сосем не спинку дивана, а хребет ужасного дракона. Но что-то мешало его скептицизму, а именно:
а) Мальчик не знал более искренннего и правдивого существа, чем Люси, и поэтому, хотя она была гораздо младше его, испытывал к ней глубокое уважение, может быть, большее, чем к некоторым взрослым. Одно ее слово он (по крайней мере раньше) ставил выше, чем все клятвы на свете.
б)Ее глаза. Никогда еще они не горели так, никогда еще девочка не была такой возбужденной и радостной. Ее личико светилось от счастья, как у человека, который поверяет самую сокровенную тайну своего сердца тем, кого любит. И Питер не мог, понимаете, НЕ МОГ оборвать Люси. Хотя он был уверен, что того, о чем она говорит, на свете быть не может, если бы сейчас его лицо исказила бы хоть малейшая ухмылка, он бы почувствовал себя самым гадким предателем на свете.
Но, боже мой, что она говорит! Говорящие бобры! Фавны! Или у него не было отличной оценки по биологии? Да даже если бы и не было-как поверить в такое? Это больше напоминает сказки из той большой зеленой книги, которю часто читал им отец. Папа. папа. где ты? Когда ждать тебя с войны?
Слово-то какое чудное-Нарния...
