В этой исследовательской статье, а точнее я пока написал только первую часть, я затронул христианские темы только во "Властелине колец". Тема с одной стороны некоторым может показаться замыленной, однако меня абсолютно не устраивают те статьи, с которыми я встречался. Их размеры порой не пропорциональны содержанию, потому как христианских мотивов было найдено довольно-таки мало. Читать же книгу Парфентьева для многих несколько обременительно, поэтому я решил создать статью, где я не стал бы углубляться в какую-нибудь пару аспектов, как это делали многие до меня, но вкратце перечислил и прокомментировал большой ряд очевидных параллелей и применимостей с Библией, чтобы у читателей было более полное представление об истинной силе влияние религиозных взглядов Толкина на его книги. Первая часть в принципе независима от второй, над которой придется долго работать (потому что там я рассмотрю уже весь остальной легендариум Толкина), поэтому в моих планах будет опубликовать их по отдельности.
----------------------------
В книге Павла Парфентьева «Эхо Благой Вести…», посвященной, так же как и эта статья, рассмотрению творчества Толкина в свете его духовных взглядов, автор отмечает очень важную деталь, с которой я и хочу начать. Когда говорят о христианской литературе, многие понимают под этим книги с совершенно откровенными христианскими образами и специфическими христианскими идеями, как, например, знаменитые «Хроники Нарнии» К.С. Льюиса. Однако христианская литература не ограничивается подобным подходом:
«На самом деле, для того, чтобы быть христианским писателем, достаточно быть хорошим писателем — и хорошим христианином. Христианские «темы» столь естественны для такого человека, что они вполне естественным образом вплетаются в то, что он создает. Более того, войдя в его творение, они продолжают звучать там — и изменять тех, кто их слышит. Часто, воспринимая эту музыку, этот свет (с последним образом в отношении своих книг и своей веры соглашался и сам Толкин, в своих письмах), мы еще не знаем, откуда они исходят. Тем радостнее встреча, когда, наконец, встречаешься с Автором.
Говоря о «христианской» литературе, надо понимать, что речь идет не только о таких произведениях, где прямо говорится о Христе и Церкви (в этом отношении у Толкина можно найти мало); и не только о таких, где присутствуют ясно различимые христианские аллюзии (они у Толкина есть, но их не столь уж много); но и о тех, все содержание которых преображено светом веры во Христа, светом Истины и Красоты, которые Он принес. Пожалуй, последнего труднее всего достичь, потому что это требует, чтобы и жизнь автора была преображена тем же светом».1
То есть даже при нарочитом отказе от всевозможных религиозных рассуждений «евангельский свет» и извечная истина, исходящая от Бога, все равно разольются по страницам этой книги, и не заметить этого будет трудно. Касается это в том числе и произведений Толкина, хотя говорить здесь об отказе от религиозных рассуждений было бы крайне несправедливо. Может от обрядов и прочих внешних проявлений религии Толкин практически и отказался (хотя по большей части это касается только «Властелина Колец»(1)), но при этом сами книги остаются очень даже религиозными. Это признавал и сам автор:
«Разумеется, «Властелин Колец» в основе своей произведение религиозное и католическое; поначалу так сложилось неосознанно, а вот переработка была уже вполне сознательной. Поэтому я или не вкладывал, или решительно устранял из вымышленного мира практически все ссылки на «религию», на культы и обряды. Ведь религиозный элемент вобрали в себя сюжет и символика.»2
В своей статье я буду говорить отнюдь не об аллегорической трактовке произведений Толкина, а о христианских «применимостях», о которых говорил сам писатель. Как утверждал Толкин в таких случаях:
«явления куда более великие могут воздействовать на сознание, когда речь идет о меньшем, то есть о волшебной сказке»3. К слову такой подход отнюдь не нов. Ведь именно это и делали христианские исследователи и толкователи, когда в ветхозаветных текстах постоянно находили «праобразы» и «отблески» событий, явленных лишь с приходом Иисуса Христа.
В первую очередь следует напомнить, что мир Толкина дохристианский, даже «дозаветный». Но даже в те времена, как и в ветхозаветных текстах, мы можем найти намеки, которые раскроются лишь в Божьих откровениях Нового Завета. В первую очередь это касается триединства Бога и Спасения, о которых мы поговорим во второй части. В мифах Толкина есть ангелы (светлые и падшие), есть Дьявол и присутствует Грехопадение, которое занимает одно из центральных мест в его творчестве. Все это описывается в Сильмариллионе и других работах, связанных с древними преданиями Арды. Но прежде всего я хотел бы обратиться к роману «Властелин Колец» и пролить свет на духовные и религиозные темы, затронутые в нем. Эта книга подверглась множеству нападков со стороны, как это ни странно, именно христианских критиков (протестантов и православных). Главным образом этому послужило то, что в книге ни разу не упоминается Бог, и нет никаких прямых указаний даже на само Его существование, а также отсутствие какой бы то ни было религии, поклонения Богу. Да, действительно это так, но, на мой взгляд, по отношению к этому роману это очень правильное решение и весьма искусный подход автора. В большой степени это мне напоминает иудейский пасхальный обычай с кусочком опреснока (мацы), называемый «Афикоман». Для ясности я вкратце о нем расскажу. Во время пасхального седера у иудеев на столе лежат три опреснока. Средний опреснок называется Афикоман, и по традиции он разламывается на две половины. Одна из половин прячется, и найти его должны дети, за что потом получают награду. После найденную половину опреснока разламывают между всеми присутствующими и съедают. И для иудеев и для христиан истинное происхождение этого обычая остается загадкой, потому как в Торе о трех опресноках не написано ни слова. Но если для иудеев этот обычай остается всего лишь традицией, то для христиан он насквозь пропитан символикой Евангелие. В нем говорится и о триединстве Бога, об Иисусе Христе, о Его смерти, погребении и воскресении и о даре вечной жизни через веру. В обряде присутствует также скрытая отсылка на слова Иисуса Христа: «если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф.18:3). Разламывая же и съедая найденную половинку Афикомана, иудеи напоминают нам христианское таинство Евхаристии, берущее свои истоки от слов Христа на Тайной Вечере: «приимите, ядите; сие есть тело Мое, которое за вас предается» (Мф.26:26). У иудеев в пасхальном седере есть еще один обычай: у пасхального стола обязательно должен стоять один пустой стул. После еды они открывают дверь и начинают молиться о приходе пророка Илии, который должен возвестить им о приходе Мессии. Но иудеи не знают, что слово «афикоман», название среднего опреснока, означает с греческого ничто иное, как «Я пришел». Но, к сожалению, иудеи никаких из вышеперечисленных символов не признают, равно как и значение слова «афикоман», над происхождением которого они никогда и не задумывались, а если их и спрашивали, то отвечали, что это означает «последний кусок», что, разумеется, неправда, потому как ни в каком из семитских языков нет такого слова. Таким образом, проведя эти обряды, иудеи нисколько не находят в нем Мессию, ибо по их версии этот обычай связан только с исходом еврейского народа из Египта. Так же как иудеи в обряде не находят Мессию, так и большинство читателей романа Толкина не находят в нем источника света, столь гениально не названного. В своей вступительной статье к русскому изданию романов К.С. Льюиса «За пределы безмолвной планеты» и «Переландра» Яков Кротов, сравнивая этих двух писателей, отмечает их противоположные подходы к тому, как можно говорить о Боге. Можно на белом листе нарисовать круг и заштриховать его черным цветом, и сказать: «вот Бог». А можно заштриховать целый лист, причем, чем ближе к центру, тем штрихи всё чаще и отчетливее, но в самом центре обозначенный круг полностью вырезать. Толкин выбрал последнее. Герои его мира, герои-праведники, переполнены надеждой. У Толкина в мире есть две надежды:
«— Есть две надежды, — ответил Финрод. — То, что зовут «надеждой» люди, мы называем Amdir, «взгляд вверх». Но есть еще другая надежда, ее основания глубже. Estel, «вера», зовем мы ее. Никакие события в Мире не могут поколебать ее, ибо она зиждется не на опыте, но на нашем естестве и изначальном бытии. Ибо если мы воистину Eruhini, Дети Единого, Он не позволит лишить Себя Своего достояния — не позволит ни Врагу, ни даже нам самим. Вот первооснова Estel, и мы не теряем ее даже в предвидении Конца: что все Его замыслы неизменно ведут к радости Его детей.»4
Именно Estel живет в сердцах героев Толкина. И во «Властелине колец» мы видим, что она возложена на что-то с одной стороны весьма заметное, но в то же время неощутимое, на некую пустоту, обличенную в определенную форму, столь знакомую всем христианам. Так вот эта пустота, на которой невероятным для многих образом держится вся вера и надежда, и есть христианский Бог, и это было совершенно очевидным как и для Льюиса, редактора и главного критика этой книги, так и для всех членов клуба «Инклинги»(2), коим по мере создания автор зачитывал для дальнейшего критического разбора только что написанные новые главы. Толкин не писал о Боге, но писал обо всем том, что от Него исходит. Во «Властелине колец» он показал самые острые на его взгляд пороки и недостатки людей, которые видел в современном ему обществе, а также ошибочность и губительность пути технического прогресса, который человек выбрал вместо духовного развития через искусство. Ведь машины в мифологическом понимании Толкина и являлись теми самыми кольцами власти, которые были объединены Единым Кольцом Саурона. Для Толкина создание и использование машин было следствием непокорности Богу:
«Он [человек] упрямо бунтует против законов Создателя — особенно же против смертности. И то, и другое (поодиночке или вместе) непременно ведет к жажде Власти, и того, чтобы воля срабатывала быстрее и эффективнее, — и отсюда к Машине (или Магии). Под последним я разумею любое использование внешних систем или приспособлений (приборов) вместо того, чтобы развивать врожденные, внутренние таланты и силы или даже просто использование этих талантов во имя искаженного побуждения подчинять: перепахивать реальный мир или принуждать чужую волю. Машина — наша более очевидная современная форма, хотя и соотносится с магией теснее, нежели обычно признается.»5
Для победы над Злом, тиранией, над отчаянием, страхом смерти и искушениями воспользоваться Машиной Толкин выдвигает такие добродетели как жертвенность, милосердие, мужество, смирение, готовность к самоотречению, духовная мудрость, покаяние, но прежде всех стоит вера, надежда и любовь. Эти добродетели вечны, но за своей обыденностью современное нам общество о них забыли, и, чтобы показать их необходимость во всей остроте, Толкин выбирает самый волшебный и всегда по-своему необычный жанр – сказку.
Многие читатели, пытавшиеся постигнуть христианские мотивы во «Властелине Колец», искали скрытый образ Христа, но безуспешно. И это понятно. Как писал сам Толкин, «Воплощение Господа явление бесконечно более великое, нежели все, о чем я дерзнул бы написать.»
6 Но, размышляя над судьбами и поступками героев книги, мы можем заметить, что образ Иисуса попросту разлит между тремя из них. (Есть и четвертый, но о нем рассказывается во второй части). Как вы, наверное, уже догадались, я говорю о Гэндальфе, Арагорне и Фродо.
Гэндальф был одним из истари, посланников валар. Истари были облачены в человеческие тела, подверженные страху, боли, земной усталости, насильственной смерти. Посланы они были по совету Эру. Им было велено в скромных и слабых обличиях направлять эльфов и людей к добру советом и убеждением, стараться любовью и пониманием объединить всех, с кем будет бороться Саурон. Противопоставлять же его силе силу или пытаться насильно или страхом подчинять эльфов и людей запрещалось. И свою миссию смог выполнить только Гэндальф. Еще в первой книге он жертвенно погибает в схватке с Балрогом, после чего Эру воскрешает его. Эту жертву Толкин объяснил в одном из своих писем так:
«Ибо в его положении погибнуть на Мосту, защищая своих спутников, было самопожертвованием, возможно, меньшим, нежели для смертного человека или хоббита, поскольку он обладал куда большей внутренней силой; но при этом и большим, ибо означало смирение и самоотречение в соответствии с «Правилами»; ведь на тот момент он знал лишь, что только он один способен успешно возглавить сопротивление Саурону, и вся его миссия пошла прахом. Он вверялся Высшей Власти, установившей Правила, и отказывался от личной надежды на успех.
Именно этого, сказал бы я, Высшая Власть и желала, как противопоставление Саруману. «Маги» как таковые потерпели неудачу; или, если хотите, кризис слишком обострился, и силу требовалось умножить.
Так что Гэндальф принес себя в жертву, был принят, наделен еще большей силой и возвратился. «Да, так звучало это имя. Я был Гэндальф». Разумеется, он остается тем же и по характеру, и по манере держаться, но и мудрость его, и могущество возросли несказанно.»7
С воскресением Гэндальфа переплетается и другая параллель с Библией, а именно Преображение Христово: Гэндальф является Арагорну, Леголасу и Гимли на Холме Фангорна – Христос является Петру, Иакову и Иоанну на горе Фавор. Исследователь текстов Толкина и их переводов Марк Т. Хукер пишет в одной из своих статей:
«Белизна и цвет играют большую роль в обоих рассказах. В Евангелии от св. Матфея написано: «И преобразовался перед ними: и просияло лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет» (Мф. 17, 2). В Евангелии от св. Марка говорится: «Одежды его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик
не может выбелить» (Мк. 9, 3). В Евангелии от св. Луки, «вид лица Его изменился, и одежда Его сделалась белою, блистающею» (Лк. 9, 29). Толкин подхватывает суть этих описаний в собственном тексте нарочитыми повторами этого цвета. Эти слова накапливаются до такой ослепительной белизны, что Гимли молча опускается перед Гэндальфом на колени, заслонив руками лицо. В Библии написано: «ученики пали на лица свои и очень испугались» (Мф. 17, 6). В Евангелии от св. Марка говорится, что Петр «не знал, что сказать; потому что они [ученики Христа] были в страхе” (Мк. 9, 6).
Как в стихотворении, Толкин пишет картину намеками, и Гэндальф словно воскресает на глазах у читателя. Сцена начинается описанием человека, словно пробуждающегося от смертельного сна. «Вся усталость, казалось, покинула его». Толкиновский рассказчик продолжает: «Из-под серых [цвет, ассоциирующийся со смертью и прахом]
лохмотьев, которые окутали одежду Гэндальфа как саван [еще один намек на смерть], были видны блеск и вспышка белого [намек на грядущее воскрешение]». <…> Эта вспышка белого почти немедленно переходит в ослепительный цвет, и рассказчик объясняет, что «Гэндальф высился над ними <…>, и его серые лохмотья отлетели в сторону [намек на освобождение от смерти]», затем начинается толкиновский пересказ библейских описаний преображения Христа. «Одежды его сияли белизной… Седые волосы его блестели, как снег под полуденным солнцем; одежда была ослепительно бела; глаза, сверкавшие из<под косматых бровей, пронзительно лучились как яркое солнце».
<…> У Толкина есть еще одна скрытая полуцитата из Библии, но из другого места. <…> Описав ослепительно белого Гэндальфа, рассказчик говорит: «сила была в его руке». Эта фраза перекликается с двумя молитвами из Библии, в первой и второй книгах Паралипоменон. В обоих случаях это описание Бога. Первый раз такая фраза встречается в молитве Давида: «И в руке Твоей сила и могущество» (1 Пар. 29,12). Второй раз — в молитве Иосафата: «И в Твоей руке сила и крепость» (2 Пар. 20, 6).»8
Также Гэндальф является главным носителем духовных знаний, истинного и неискаженного видения подлинной сути вещей. Толкин не случайно называет Гэндальфа «величайшим и мудрейшим духом». «...и вы во Христе Иисусе, Который сделался для нас премудростью от Бога» (1 Кор.1:30). В эссе «Истари» Толкин пишет о том, что многие «Верные» хоть и ошибочно, но считали, что он был воплощением самого Манвэ.
Вторым прообразом Христа является Арагорн, ставший королем Гондора и Арнора, воплощением справедливости и милосердия. Толкин олицетворяет в нем королевскую власть в идеализированных чистых тонах. Но свой путь Арагорн начинает со смирения и самоотвержения. «Не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк. 10, 45). Арагорн добровольно вызывается на служение отряду Кольца. Еще в юности Арагорн добровольно отрекается и от своего предназначения (будучи наследником престола Гондора и Арнора). Как и Иисус Христос, он был потомком увядшей династии королей, причем сам Нуменор и нуменорцы имеют много схожего с Землей Обетованной и народом Израиля. Несмотря на происхождение Арагорн выбрал жизнь странника, защищавшего вместе с мелкими остатками некогда величайшего народа Запада свободные земли Шира, Бри и других земель севера, где жили беззаботные ни о чем не подозревающие народы. Никто никогда не признавал следопытов, как их еще называли. Простолюдины их боялись и презирали, смеялись и давали им унизительные клички. Те же не стремились к славе и почестям, но мужественно стояли на страже мира, сталкиваясь с ужасным злом и стойко сражаясь с прислужниками Врага, дабы люди были свободны от того великого страха и ужаса, что обитают всего в однодневном переходе от их поселений. Однако будущего было не отвратить, и пророчества прорицателя Малбета исполнились. С рождением Арагорна, многие знали о его предназначении. Последними словами матери, сказанными ему, были «Onen i-Estel Edain, u-chebin estel anim», что означает «Я дала Надежду дунедайнам, не оставив надежды себе». Эстель - именно так прозвали эльфы Арагорна, потому как прознали о том, что Враг ищет Наследника Исильдура, чтобы его убить. Саурон знал, что лишь истинный наследник может объединить все свободные народы под свои знамена, не дав ему захватить разрозненные остатки и стать Властелином Средиземья. Уже в Войне Кольца Арагорн проходит Стезю Мертвецов, призывая живущих Мертвецов к покаянию и духовному возрождению, через исполнение данной и неисполненной ими ранее клятвы. И мертвецы идут за своим освободителем, после чего Арагорн дарует им прощение и отпускает им их грех предательства. Это соотносится в частности с сошествием Иисуса Христа в ад и Его проповедью душам преисподней. Напоминает нам о Христе и «целительский дар» Арагорна. Все это сводит образ Арагорна с образом Иисуса. Можно упомянуть и о сходстве Минас-Тирита, величайшей белой крепости королей, и Белого Древа с Небесным Иерусалимом и Деревом Жизни, которое, разумеется, Толкин не подразумевал, однако же, истоки очевидны. Также Толкин из Библии (из «Откровения Иоанна Богослова») позаимствовал 7 звезд, которые у Толкина имеют различную символику: для эльфов – это символ окончательной победы над Морготом в последние времена, для людей они символизируют Элендиля, возглавившего Верных (напоминающий «остаток Израиля») после падения Нуменора, поэтому на флаге Гондора изображено Белое Древо и семь звезд.
Просмотр сообщений