Кто-то однажды сказал:
«История вершится дважды: первый раз, как трагедия, а второй раз – как фарс».
Я бы сказал иначе:
«История вершится дважды: первый раз как трагедия, а второй – как еще большая трагедия…»
Каблучки стучат по паркету – ближе, ближе…
Шуршит платье – серебряная парча, кружева, жемчуг…
Плывет в воздухе легкий звон – серьги, ожерелья, браслеты, кольца, всевозможные подвески – все из тончайшей серебряной филиграни.
Мне совсем не хочется вставать. Я тону в огромном мягком кресле, и моя усталая спина и думать не хочет о том, чтобы позволить мне сделать хотя бы малейшее движение… однако стук каблучков приближается, и не остается уже никаких сомнений – она направляется сюда. И если ее сопровождает хотя бы один из многочисленных лизоблюдов, хотя бы один, пусть даже самый ничтожный и призрачный из ее прислужников, мне придется встать.
Она входит, разметав в стороны прозрачные занавеси-дождинки из нанизанных на нити сотен мелких брильянтов. Они ударяются друг от друга и звенят, заглушая музыку ее украшений…
Я еле сдерживаюсь, чтоб не поморщиться. В этом дворце все звенит… как мне это надоело!
Но зато – какое счастье! – она одна. Я блаженно расслабляюсь в объятиях кресла. Был бы кошкой – начал бы мурлыкать…
Она проходит мимо, словно не замечая меня. Ни слова, ни взгляда, одна сплошная, завораживающая ледяная гордость. Проходит мимо… и без сил падает на широкую кровать, становясь просто женщиной… запакованной в парчу и металл… и чертовски уставшей.
Теперь придется встать… Спина отзывается болезненной судорогой, но не так сильно, как я боялся.
Подхожу к кровати, становлюсь рядом с ней на колени и вижу ее лицо в профиль… жесткий, точеный, словно самой природой предназначенный для чеканки на монетах. Голубой глаз устремлен в потолок.
- И что мне скажет мой придворный маг?
- Ваш придворный маг, императрица, скажет вам, что вы были великолепны. Что все были в восторге от вас. Что такого бала не было со времен вашей прапрабабки. Что вы…
- Хватит… - она говорит тихо, голос чуть дрожит. Не голос даже – голосок. – А что скажет мне мой любимый мужчина?
Я молчу. Долго, минуты две, наверное. Потом говорю:
- Твой любимый мужчина скажет тебе, Мария, что, если ты еще хоть раз пригласишь на белый танец этого ублюдка Кристофа, то в один прекрасный день он обнаружит в своих покоях пару Адских гончих.
Теперь молчит она. Все так же смотрит в потолок.
- Ты устала, Мария. – уже ласковее говорю я и дотрагиваюсь до ее плеча. – Ты сжигаешь себя… Тебе надо остановиться, оглянуться по сторонам – может быть, еще не поздно что-то изменить, что-то спасти и спастись самой…
- Поздно. – отвечает мне моя Императрица, и я, малодушный, не смею ей перечить…
- А вот и фаворит… - лениво тянет Кристоф, статный молодчик, затянутый в парадный мундир императорских цветов – алый и серебряный…
Я не оборачиваюсь. Стоит хоть как-то отреагировать, и это может привести к непоправимым последствиям. Кристоф сам по себе неплохой парень, но он вспыльчив и не умеет вовремя остановиться. Меня же всю жизнь учили самоконтролю… однако здесь речь идет о моей женщине, и я могу не сдержаться.
Я иду в свою башню, узнать у воронов, что творится за пределами дворца. Впрочем – стоит ли обманывать себя? Я ведь и так все знаю. Моя любовь хорошо постаралась…
Лестница, ведущая в башню, очень длинная – сто сорок семь ступенек. Лифта нет. Здесь не место технике, это было бы нарушением традиций. Перед походом сюда я оставляю в своих покоях часы, телефон и пистолет, заряженный серебряными пулями. Зачем мне пистолет?… а вы попробуйте остановить разбушевавшуюся нечисть с помощью предназначенного для этого ритуального меча! Это возможно, конечно… но я не обладаю силой и ловкостью Кристофа, а больная спина сводит на нет все мои попытки освоить фехтование. Пуля добавляет мне шансов…
С трудом одолеваю последние ступени. Последнее время я почти совсем не сплю. Нервы… Да и спина стала болеть сильнее. Приходится подстегивать себя заклятьями-транквилизаторами. Злоупотребление ими может выжечь мой мозг, но в свете того, что происходит за стенами дворца, это уже абсолютно не важно.
Отдышавшись, вхожу в воронятник. Вот они, громадные черные птицы… душа каждого умершего мага после смерти переселяется в ворона. Когда-нибудь это случится и со мной. Скорее всего, очень скоро…
Вчера я посылал Черныша. Смешное имя для того, кто при жизни был великим магом… но ему, кажется, нравится. Вот он, уже вернулся. Ну, что ты мне расскажешь, птица, которую совсем не зря зовут вещей?
Впрочем, ничего нового. Народ недоволен… хм, я их понимаю. Я тоже был бы недоволен, если бы меня загнали на завод и заставили работать шестнадцать часов в сутки. Да и постоянное наблюдение меня вряд ли обрадовало бы… Я умолчу про введенный недавно запрет на совместное проживание мужчин и женщин, даже если это супруги или родственники… на свидания выделено два часа в сутки, для супругов – два с половиной.
Черныш смирно сидит у меня на руке, ожидая награды за выполненное задание. Получив кусок мяса, он проглатывает его в два приема и возвращается на свое место.
Я выхожу, заперев за собой дверь. Сегодня Мария дает бал… снова. Как и вчера, как и каждый вечер вот уже несколько месяцев подряд. Она делает то, чего делать сейчас ни в коем случае нельзя… и причем вполне осознанно.
А я – я устал… Я люблю эту женщину, но принадлежит она не мне. Вся, до последней капельки крови, она собственность своего отмеченного древним проклятием рода…
Мне ли, магу, не знать, что есть проклятие… особенно если верить в него – так фанатично, как верит Мария.
И здесь моя магия ничем не может помочь ей… магия бессильна перед двумя женщинами: Судьбой и моей Императрицей.
Впрочем, нельзя сказать, что я совсем махнул рукой на происходящее.
- Мария!
- Что, милый?… - сонно шепчет она мне в ухо – женщина, не властительница. – Спи… Завтра я хочу видеть тебя на празднике. Это будет настоящая императорская охота! Такая прелесть…
Она снова засыпала. Но я вдруг ощутил прилив неожиданной злости. Злиться на Императрицу было невозможно, но сейчас рядом со мной лежала женщина, которой я несколько минут назад обладал, и я имел полное право делать с ней все, что я, мужчина, захочу… например, попробовать вразумить.
- Мария, я сегодня говорил с воронами.
- И чего они тебе накаркали? – сонно поинтересовалась женщина, чуть приподнимая голову над подушкой.
- Все плохо, Мария. Все куда хуже, чем было месяц назад. Ты почти добилась своего – теперь повернуть назад действительно невозможно.
Она улыбнулась. Ленивой, сонной улыбкой, словно я только что сказал, что у нее прекрасная грудь, а не подтвердил ее смертный приговор.
- Ты смирился наконец?
Я отвернулся. Невыносимо было смотреть в ее глаза в этот миг…
- Нет. И никогда не смирюсь.
- Я хорошо учила историю в детстве. Ты даже не представляешь, как она учит разрушать! Знаешь, что сказала одна древняя королева, когда ей сообщили, что у народа нет хлеба?
- Знаю. Она посоветовала им есть пирожные.
- Этим нельзя не восхищаться! Какое изощренное, прочувствованное саморазрушение! Песчинка за песчинкой на чашу весов – и вот равновесие уже нарушено… и все летит к чертям! У меня все будет так же. Это проклятие… мои предки пытались бороться с ним – но зачем? Да, нашему роду предназначено все разрушать – значит, надо сделать это! Какое счастье, что именно мне выпало быть последней в роду… Я сделала все, чтобы лишить это жалкое подобие государства, оставшееся мне от предков, последней опоры… теперь достаточно лишь слабого дуновения – и все рухнет. В моих венах течет гнилая кровь, кровь, которая не смогла ничего создать. Это надо уничтожить. Но недостаточно просто перерезать вены и выпустить ее наружу. Пусть исчезнет все, что может напомнить потомкам о нас…
Она сумасшедшая. Впрочем, разве все мы – не сумасшедшие? Все, что она говорит сейчас, я уже слышал от нее не раз раньше. Те два года, что она провела у власти, невероятно дорого обошлись стране. Взрыв неизбежен, и он скоро грянет. И она будет в самом его эпицентре… таково лежащее на ней проклятие. И не в моих слабых силах противостоять ему.
И все же… я люблю ее.
- Мария… Ты сделала все, что могла. Теперь от тебя больше не требуется никаких усилий. И ты можешь оставить эту обреченную страну. Я увезу тебя, куда ты захочешь. Здесь все рухнет само. А мы тем временем…
- Нет. – покачала она головой. - Не пойдет. Я обречена… и меня это радует. Тебе не спасти меня. Пусть все будет, как будет. Я тебя люблю. А теперь, давай спать.
И отвернулась к стене, предоставив мне свободу придумывать новые аргументы, столь же убийственные, сколь и бесполезные.
Я терпеть не могу балы. Я не умею танцевать, парадный костюм выглядит на мне нелепо, и лишь то, что я – придворный маг, спасает меня от полного позора. Маг не может быть смешным – и надо мной не смеются. Почти.
Но охоты – о, охоты я просто ненавижу…
В свое время по приказу Императрицы для меня изготовили специальное седло, позволяющее мне, сидя на спине лошади, испытывать не больше дискомфорта, чем обычно. Но я тем не менее не полюбил ездить верхом, потому что безумно боюсь этих тварей…
Но традиции запрещают использовать для императорской охоты автомобили, и здесь даже Мария бессильна что-либо сделать…
Впрочем, я был единственный хмурый человек среди скопища одуревших от весеннего солнца и свежего ветерка идиотов…
Мария гарцевала в самой середине всей этой толпы, переливающейся всеми цветами радуги, и сердце мое проваливалось куда-то в пустоту каждый раз, когда ее нервный воронок вставал на дыбы, закусывая удила и кося на наездницу влажным бешеным глазом.
Моя смирная соловая лошадка предусмотрительно держалась в самом конце кавалькады, подальше от бешеных жеребцов и нервных кобылиц, несущих на себе шумных, понемногу приходящих в неистовство от солнца и горячительных напитков всадников. Вообще-то мне следовало ехать рядом с Императрицей, как ее придворному магу, но я не хотел портить ей настроение своим мрачным видом, да и косые взгляды придворных порядком уже надоели…
