Копирайты: герои - Овидия, стихи - Майи Борисовой (
http://www.ruthenia.ru/60s/leningrad/borisova/boris_pigm.htm) и Виктора Соснора (
http://www.ruthenia.ru/60s/sosnora/pigmalion.htm) соответствено, буквы - ремейк на Кирилла и Мефодия, мысли - мои.
ГалатеяЯ сидела в зале ожидания. Вылет был задержан надолго, книга дочитана, и делать мне было нечего. Я расчехлила гитару и тихонько, чтобы никому не мешать, перебирала струны. Мешать, впрочем, было почти некому: те редкие пассажиры, которые остались коротать ночь в аэропорту, разбрелись по углам. Недалеко от меня сидела небольшая компания. Они о чем-то негромко разговаривали, до меня долетали обрывки фраз, но я старалась не вслушиваться. Заметив, что я достала гитару, они сначала наблюдали за мной, а потом перебрались поближе.
- Спой что-нибудь, - попросила одна из девушек.
За что люблю дорогу вообще и такие вот ожидания в частности - все друг другу друзья по несчастью. Встреться мы с ними в другой обстановке, вряд ли они обратили на меня внимание.
Я подстроила гитару и запела одну из своих самых любимых песен. "Ночной шепот Галатеи ученику Пигмалиона".
Перелепи лицо мое, скульптор!
В ладонях мни его, как мнут глину...
Поторопись меня лепить, скульптор,
а то я снова убегу, сгину.
Твоя каморка так темна, милый,
под лестницей, где белый свет клином...
Пигмалион сейчас пройдет мимо
в опочивальню и меня кликнет.
Он будет ласков, а потом — бешен,
а после в непробудный сон канет.
Он не признается богам, бедный,
что под его руками я — камень.
Все говорят: Пигмалион — мастер,
он мою душу вызвал из мрака!
А я увидела тебя, мальчик,
и позабыла вмиг, что я — мрамор.
Пигмалион сиял, как грош медный,
касался рук моих, колен, стана,
а я дрожала: что же ты медлишь?
Ведь для тебя я живой стала!
В легенде холодно мне, как в склепе.
Меня доверие небес давит.
Пигмалион себе еще слепит!
Он тоже, в общем-то не бездарен...
Растрепан факел молодым ветром,
горячий отблеск на твоих скулах.
Чтобы лицо мое — к тебе, вечно,
перелепи мое лицо, скульптор!
Я умоляю, всех богов ради, —
ведь счастье роздано нам так скупо,
чтоб нам неузнанным уйти рядом,
перелепи мое лицо, скульптор!
Отзвучали последние аккорды. Мы помолчали.
- А ведь по какой-то версии она и правда сбежала, - сказал, наконец, один молодой человек.
- Версий много, - ответила я.
- А, по-твоему, чем все закончилось?
- По-моему... - я улыбнулась, - по-моему надо сначала знать, как все начиналось.
...Я не узнал своего голоса. Даже зажмурился, не веря, что я и правда это сказал. Язык мой - враг мой. Мало того, что я обидел учителя, я еще и выдал себя. Ох, не надо было заглядывать в его мастерскую, ох не надо было... Я приоткрыл глаза. Лицо Пигмалиона сначала вытянулось, потом исказилось жуткой злобной гримасой, и я, честно говоря, подумал, что он сейчас огреет меня первым, что попадется под руку. Но он не шевелился. Одарив меня долгим, тяжелым взглядом, учитель вышел из мастерской и ушел к себе. Я глубоко вздохнул.
Я вернулся к столу, попытался работать, но ничего не получалось. Тогда я обошел мастерскую и критично осмотрел свои работы. Да, учитель был прав. И Артемида, и всадница-амазонка, и даже Горгонна похожи друг на друга. Не как капли воды, что бы там не говорил Пигмалион, но все же. Видел бы учитель ту, чей образ служит мне моделью! Ту, что, увы, я больше никогда не увижу. Она прекрасна. И разве плохо то, что я пытаюсь прославить ее красоту? И почему, почему я не сказал это учителю? Что дернуло меня ответить, что он сам ваяет одних лишь Афродит, и все они на одно лицо, и куда больше похожи друг на друга, чем мои работы? А хуже всего то, что теперь Пигмалион знает: я тайком заглянул в ту мастерскую, которую он обычно держит запертой. И там он прячет своих Амбологер, вернее, одну и ту же Афродиту - то выходящую из морской пены, то - любующуюся яблоком раздора, то - призывающую Адониса...
К вечеру гнев учителя прошел, мой страх - тоже. Я пытался извиниться, но Пигмалион сделал вид, что не услышал. Видимо, и сам понимал, что упрек мой был отчасти заслужен, равно как и его слова - мне. Почти весь следующий месяц он не выходил из той самой мастерской, а потом, однажды вечером, позвал меня и показал статую из слоновой кости.
Я обомлел. Она была прекраснейшим, совершеннейшим творением из тех, что я видел. Все прочие работы Пигмалиона, а мои и поадавно, казались уродинами по сравнению с ней, а все те предыдущие Афродиты казались лишь тенями этой. И хоть моя муза, моя недостижимая греза была намного прекрасней мечты Пигмалиона, я не мог не восхищаться мастерством учителя.
- Как живая, - только и смог выдохнуть я.
Пигмалион ничего не ответил. С того дня он перестал работать. Он неотлучно сидел возле статуи, любуясь ею. Он даже велел постелить ему рядом с постаментом. Прошел еще месяц.
Однажды утром я проснулся и не обнаружил ни учителя, ни статуи. Слуги сказали, что на рассвете учитель отправился в храм Афродиты, забрав статую с собой. Я не знал, что и думать. Я не верил, что учитель мог расстаться со своим творением, но понимал, что смотреть на изваяние ему уже невмоготу. Эта Афродита воплотила мечты учителя о женщине, которую он, видимо, искал, да так и не нашел среди сотен кипрских красавиц.
Поздно вечером Пигмалион вернулся. Я вышел встречать его и не поверил своим глазам. С ним была - она.
За ужином учитель скупо, видимо, стесняясь своих чувств, рассказал, что Афродита явилась к нему на полпути к храму и оживила статую. А Галатея, таково было ее имя, краснела и смущенно кивала.
Пигмалион был счастлив. Он снова начал работать как одержимый, но ни одной Афродиты больше не выходило из его рук. Галатея целыми днями сидела в его мастерской, но иногда заглядывала и ко мне. Со мной она была неразговорчива, и мне казалось, что она таит обиду, причины которой понять я не мог. До тех пор, пока она не пришла ночью в мою мастерскую.
Я засиделся допоздна. Меня захватила работа. Честно говоря, я просто завидовал учителю и хотел создать свою Галатею, но ни одна из моих работ не была так исполнена жизненной силы, как та Афродита из слоновой кости.
Галатея вошла почти беззвучно, поставила на стол кувшин с вином и молча села на лавку в углу мастерской.
- Что ты здесь делаешь? - вопрос мой, возможно, прозвучал грубо, но неожиданное появление Галатеи отвлекло меня от работы, которая и так шла из рук вон плохо.
- Я.. Я думаю, что я могу тебе помочь…
- Помочь? Чем?
- Тебе не дает покоя успех Пигмалиона, ведь так? Почему ты не спросишь его, что нужно, чтобы статуя ожила? Или меня, почему ты не спросишь меня?
- Вздор.
Галатея встала и подошла ко мне.
- Послушай, я... я ведь и правда могу помочь?
- И чем же?
- Ты лепишь не из того материала. Глина тебя не любит.
- Кость! Слоновая кость!
- Нет. Слепи ее из меня.
Я опешил. Смысл сказанного дошел до меня не сразу, а Галатея продолжала.
- Слоновая кость тут не причем. Я ожила, потому что увидела тебя. Пигмалион думает, что богиня помогала ему. А она помогала мне. Перелепи меня, сделай из меня ту, чей образ ты так любишь. И я стану той, кем ты захочешь меня видеть. И мы сбежим отсюда...
- А как же Пигмалион?
- Он слепит себе еще, сколько захочет. А я люблю тебя. Я должна была быть твоим творением.
Сначала я решил, что она сошла с ума. А потом подумал, что она может быть права. И это был выход.
Галатея ждала ответа.
- А.. как? Ты ведь живая.
Она засмеялась:
- Смотри!
Галатея скинула тунику, замерла, и тело ее начало преображаться. Передо мной стояла статуя из какого-то податливого, но в то же время хрупкого материала.
- Ну что же ты, - раздался приглушенный голос Галатеи, хотя губами статуя не шевелила.
Я аккуратно начал изменять ее лицо. Очень медленно Галатея превращалась в ту, чью красоту я раз за разом пытался воплотить в глине, камне, бронзе...
Работа была сделана лишь наполовину, когда в мастерскую вошел Пигмалион. Я не знаю, как долго он стоял под дверью, слышал ли он наш разговор или просто сразу понял смысл происходящего. Лицо его не выражало ничего. Я сам застыл, подобно изваянию, и мне показалось, что замершее лицо Галатеи исказил ужас. Пигмалион молча подошел к нам и с размаху ударил Галатею по лицу, развернулся и вышел из мастерской. Мне казалось, что статуя падает очень медленно, но мне не хватило сил шевельнуться, чтобы остановить падение. Только когда стихли шаги Пигмалиона, над осколками, что раньше были Галатеей, раздался тихий шепот: "Я живая..."
- Вот сволочь, - сказала одна из девушек, выдержав положенную "театральную" паузу.
- Не согласен. Можно? - один из парней выразительно посмотрел на гитару.
Я отдала инструмент, парень устроился поудобнее. Мелодия была та же, что и у "Ночного шепота", а слова я слышала впервые:
Теперь — тебе: там, в мастерской, маски,
тайник и гипс, и в светлячках воздух...
Ты Галатею целовал, мальчик,
ты, девочка, произнесла вот что:
“У нас любовь, а у него маски,
мы живы жизнью, он лишь труд терпит,
другую девушку — он мэтр, мастер, —
ему нетрудно, он еще слепит!”
Так лепетала ты, а ты слышал,
ты пил со мной и ел мои сласти,
я обучал тебя всему свыше, —
мой мальчик, обучи ее страсти!
Мой ученик, теперь твоя тема,
точнее тело. Под ее тогой
я знаю каждый капилляр тела,
ведь я — творец, а ты — лишь ты. Только
в твоей толпе. Теперь — твоя веха.
И молотками весь мой труд, трепет,
и — молотками мой итог века!
“Ему нетрудно, он еще слепит!”
Теперь — толпе. Я не скажу “стойте”.
Душа моя проста, как знак смерти.
Да, мне нетрудно, я слеплю столько...
Скульптуры — что там! — будет миф мести.
И тем страшнее, что всему миру
вы просчитались так, и пусть пьесу
вы рассчитали молотком, — минус,
мир — арифметика, и плюс — плебсу.
Теперь убейте. Это так просто.
Я только тих, я только труд — слепо.
И если бог меня лепил в прошлом —
Ему нетрудно, Он еще слепит!
